Неточные совпадения
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним
делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее
сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные
мысли внушаются юношеству.
Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедовать, как
делают некоторые вольнолюбцы, которые потому свои
мысли вольными полагают, что они у них в голове, словно мухи без пристанища, там и сям вольно летают.
Он еще не
сделал никаких распоряжений, не высказал никаких
мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что пришел конец.
Он не мог уже думать о самом вопросе смерти, но невольно ему приходили
мысли о том, что теперь, сейчас, придется ему
делать: закрывать глаза, одевать, заказывать гроб.
Но на шестой день, когда кучер вернулся без него, она почувствовала, что уже не в силах ничем заглушать
мысль о нем и о том, что он там
делает.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался
сделать что-нибудь такое, что
сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что
мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при
мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Но он не
сделал ни того, ни другого, а продолжал жить,
мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
Но третий ряд
мыслей вертелся на вопросе о том, как
сделать этот переход от старой жизни к новой.
— Дарья Александровна, — сказал он сухо, — я ценю вашу доверенность ко мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но прав я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете,
делает то, что для меня всякая
мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы понимаете, совершенно невозможна.
Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему, хорошей породы, скорее богатому, чем бедному человеку, тридцати двух лет,
сделать предложение княжне Щербацкой; по всем вероятностям, его тотчас признали бы хорошею партией. Но Левин был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всех отношениях, такое существо превыше всего земного, а он такое земное низменное существо, что не могло быть и
мысли о том, чтобы другие и она сама признали его достойным ее.
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он
делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других
мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим
мыслям.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для
мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей
мысль о том, что она
сделала, и что с ней будет, и что она должна
сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти
мысли.
Когда она только думала о том, что
сделает ее муж, ей приходили самые страшные
мысли.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели,
сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями,
мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного».
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой
мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она
сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и
сделала то, что она
сделала.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он
делал большие усилия
мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Дела эти занимали его не потому, чтоб он оправдывал их для себя какими-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь, с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей пользы, с другой стороны, слишком занятый своими
мыслями и самым количеством дел, которые со всех сторон наваливались на него, он совершенно оставил всякие соображения об общей пользе, и дела эти занимали его только потому, что ему казалось, что он должен был
делать то, что он
делал, — что он не мог иначе.
«Один раз увидать ее и потом зарыться, умереть», думал он и,
делая прощальные визиты, высказал эту
мысль Бетси. С этим посольством Бетси ездила к Анне и привезла ему отрицательный ответ.
«И разве не то же
делают все теории философские, путем
мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно знает и так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
— Но для чего же мы не
делаем как купцы? На лубок не срубаем сад? — возвращаясь к поразившей его
мысли, сказал Левин.
Мысль чтения Евангелия преступникам, как это
делала Aline, особенно прельщала Кити.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что
делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные
мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
— По крайней мере, если придется ехать, я буду утешаться
мыслью, что это
сделает вам удовольствие… Гриша, не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, которою играл Гриша.
Ему хотелось перебить Метрова, чтобы сказать свою
мысль, которая, по его мнению, должна была
сделать излишним дальнейшее изложение.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые
мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но ты хочешь нарочно
сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее
мысль, выговоренную словами. — Так вот, я и уезжаю,
сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала
мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это
сделать.
— Каждый член общества призван
делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди
мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Мысль об этом
делала его холодным и враждебным к ней.
— Что ж
делать? Я не могла спать…
Мысли мешали. При нем я никогда не принимаю. Почти никогда.
Он
сделал усилие
мысли и понял, что он на полу, и, увидав кровь на тигровой шкуре и у себя на руке, понял, что он стрелялся.
И они проводят какую-нибудь
мысль, направление, в которое сами не верят, которое
делает зло; и всё это направление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
— Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к
мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете
делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Я сам хотел добра людям и
сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта
мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче…
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел
делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной
мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— За детей медью платят. Что на копейки
сделаешь! — продолжал он с неохотой, как бы отвечая собственным
мыслям.
Мучительная, темная
мысль поднималась в нем —
мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо
делать, что он теперь
делает…
Потом я было опять забыл, но когда вы стали вставать, то из правой переложили в левую и чуть не уронили; я тут опять вспомнил, потому что мне тут опять пришла та же
мысль, именно, что вы хотите, тихонько от меня, благодеяние ей
сделать.
Но между тем странное чувство отравляло мою радость:
мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: «Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать». Что прикажете
делать?
Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ
мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог
сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова, что он
делал у Кирсановых. Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем, но удержался при
мысли, как бы она не подумала, что он интересничает, и отвечал ей, что он все это время работал.
А еще через некоторое время он, поняв, что ему выгоднее относиться к ней более серьезно,
сделал ее зеркалом своим, приемником своих
мыслей.
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до
мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла
делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
Неприятное, унижающее воспоминание о пестрой, цинической болтовне Бердникова досадно спутало расстановку фигур,
сделало игру неинтересной. Да и сами по себе фигуры эти, при наличии многих мелких сходств в
мыслях и словах, обладали только одним крупным и ясным — неопределенностью намерений.
— «Глас народа — глас божий»? Нет, нет! Народ говорит только о вещественном, о материальном, но — таинственная
мысль народа, мечта его о царствии божием — да! Это святые
мысль и мечта. Святость требует притворства — да, да! Святость требует маски. Разве мы не знаем святых, которые притворялись юродивыми Христа ради, блаженными, дурачками? Они
делали это для того, чтоб мы не отвергли их, не осмеяли святость их пошлым смехом нашим…
— Интересно, что
сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы
мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих
мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это
делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат, как заплутавшиеся в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Самгину было приятно, что этот очень сытый человек встревожен. У него явилась забавная
мысль: попросить Митрофанова, чтоб он навел воров на квартиру патрона. Митрофанов мог бы
сделать это, наверное, он в дружбе с ворами. Но Самгин тотчас же смутился...
Самгин понимал, что говорит излишне много и что этого не следует
делать пред человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы не к словам, а к
мыслям.
Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные
мысли. Но слов он не мог остановить, точно в нем, против его воли, говорил другой человек. И возникало опасение, что этот другой может рассказать правду о записке, о Митрофанове.
— Что ж
делать? — возразил Клим, пожимая плечами. — Я ведь и не пытаюсь щеголять моими
мыслями…